At the suggestion of the AATSEEL Executive Council, we began soliciting essays on the state of the field from colleagues in various countries and continents. We gave no specific guidelines or parameters, and the authors had considerable latitude in the way they structured the content of their essays. The first of these texts were published in the previous issue of SEEJ (63.3, Fall 2019), and two additional texts appear in this issue. We recognize that despite their varied format, they all offer a wealth of information on the status and recent developments of our field around the world. To us, some of these present exciting shifts, and others raise concerns, but we do hope that readers find all of these essays useful. They focus on the history and/or the current state of the field in specific countries and regions. Some highlight the contributions of individuals and others describe institutional academic structures; still others muse on our area of study as an approach or methodology. We invite colleagues to write to us with brief comments on the published pieces or contribute similar reports. We plan to continue the forum as long as it generates productive information and debate.

The dominant contemporary political discourse in Poland regarding the Communist period is based on an us/them binary that characterizes Poles as innocent victims of a foreign, totalitarian occupier. But such a discourse poses a problem when examining the case of Nowa Huta which was built in 1949 as Poland’s “First Socialist City.” Although it failed to become a socialist utopia as originally planned, Nowa Huta was successful as a national modernization project. Thus, Nowa Huta is both Polish and Soviet and the reality of this dualistic existence threatens the stability of the hegemonic view of the Communist period.

To address this particular challenge, contemporary authorities from neighboring Kraków engage in Othering Nowa Huta. However, as this article argues, due to its dualistic nature, Nowa Huta does not fit existing paradigms of Otherness that rely on the distinction between the internal self and the external Other. Instead, it is simultaneously treated as both an internal and an external Other, and such a two-pronged approach works to both externalize the Polish experience of Communism and to make Nowa Huta more “Polish.” By re-writing narratives of the past through selective forgetting and challenging current memorial practices through censorship and even threats of incarceration, Kraków authorities seek to reinforce the hegemonic discourse of the Communist past, protect their “authentic” vision of national identity, and guard against igniting Communist nostalgia. But how do Nowohucians react to such measures of Othering that seek to control their district’s contemporary identity and regulate memorial practices?

To address this question, this article focuses on the controversy that erupted during the 2014 Grolsch Artboom Festival over “The Fountain of the Future.” Immediately nicknamed the “Pissing Lenin” by locals and the press, this art installation presented a green statuette of Lenin whose fountain feature simulated urination. While the piece was created to criticize previous instances of Othering that Nowa Huta has endured since 1989, the extreme reaction of two conservative politicians, who wrapped the statue in a “condom” made of saranwrap, illustrated that authorities are willing to enter the realm of the absurd to protect against perceived ideological impurity.

This article demonstrates that while some authorities are attempting to wipe-out certain narratives and symbols, Nowohucians are intertextually appropriating and resignifying symbols of the past in an effort to de-traumatize their history, establish a more hybrid post-1989 identity, and resist being Othered. By analyzing the “Fountain of the Future” and the controversies surrounding it, this article also sheds light on broader questions related to political discourse, national identity, and de-communization practices in contemporary Poland and beyond.

Sikanie od strony peryferii: Protestowanie postkomunistycznej inności w Nowej Hucie

Natalie Misteravich-Carroll

Współcześnie dominujący w Polsce dyskurs polityczny dotyczący okresu komunistycznego opiera się na opozycji my/oni, która charakteryzuje Polaków jako niewinne ofiary obcego, totalitarnego okupanta. Taki dyskurs okazuje się problematyczny w przypadku Nowej Huty, która została zbudowana w 1949 roku jako „pierwsze socjalistyczne miasto” w Polsce. Mimo że nie stała się socjalistyczną utopią jak pierwotnie planowano, Nowa Huta była sukcesem jako narodowy projekt modernizacyjny. Nowa Huta jest zatem jednocześnie polska i sowiecka, a dwoistość ta podważa stabilność dominującego obrazu okresu komunistycznego.

By poradzić sobie z tym szczególnym problemem, współczesne władze Krakowa traktują Nową Hutę w kategoriach Inności. Jednakże, jak dowodzi niniejszy artykuł, z powodu swojej dwoistej natury Nowa Huta nie wpisuje się w istniejące paradygmaty Inności, które opierają się na rozróżnieniu między wewnętrznym „ja” a zewnętrznym Innym. Jest ona raczej jednocześnie traktowana jako zarówno wewnętrzny, jaki i zewnętrzny Inny; takie dwustronne podejście eksternalizuje polskie doświadczenie komunizmu, a jednocześnie czyni Nową Hutę bardziej „polską”. Władze Krakowa przerabiają narracje dotyczące przeszłości poprzez selektywne zapominanie i sprzeciwiają się bieżącym praktykom upamiętniającym poprzez cenzurę, a nawet groźby więzienia. W ten sposób usiłują one umocnić dominujący dyskurs dotyczący komunistycznej przeszłości, chronić swoją „autentyczną” wizję tożsamości narodowej i zapobiegać wywołaniu nostalgii za okresem komunizmu. Jak mieszkańcy Nowej Huty reagują na takie próby kontrolowania obecnej tożsamości ich dzielnicy i regulowania praktyk pamięci?

By odpowiedzieć na to pytanie, niniejszy artykuł skupia się na kontrowersji, która wybuchła wokół „Fontanny Przyszłości” podczas festiwalu Grolsch Artboom w 2014 roku. Instalacja ta, natychmiast nazwana przez lokalnych mieszkańców i prasę „sikającym Leninem”, przedstawiała zieloną statuetkę Lenina, który oddaje mocz. Podczas gdy praca ta została stworzona jako krytyka traktowania Nowej Huty w kategoriach Inności, skrajna reakcja dwóch konserwatywnych polityków, którzy owinęli rzeźbę foliową „prezerwatywą”, pokazała, że w trosce o ideologiczną czystość władze są gotowe podjąć absurdalne kroki.

Niniejszy artykuł pokazuje, że podczas gdy niektórzy członkowie władz próbują wymazać pewne narracje i symbole, mieszkańcy Nowej Huty przywłaszczają i resygnifikują symbole przeszłości, próbując w ten sposób odtraumatyzować swoją historię, stworzyć bardziej hybrydyczną tożsamość i opierać się traktowaniu ich w kategoriach Inności. Analizując „Fontannę Przyszłości” i kontrowersje wokół niej, niniejszy artykuł rzuca również światło na szersze zagadnienia dotyczące dyskursu politycznego, tożsamości narodowej i praktyk dekomunizacyjnych we współczesnej Polsce i poza nią.

Natalie Misteravich-Carroll is the Assistant Director of the Indiana University Russian Flagship Program. Before joining the Russian Flagship, Natalie served as the Interim Director of the Polish Studies Center at Indiana University. She received her PhD in Polish Literature and Culture from the Department of Slavic and East European Languages and Cultures at Indiana University in 2016. Natalie’s research interests revolve around investigating the interactive relationship between texts and society, intertextuality as a form of identity negotiation, and the cultural hegemony of the communist period and its lingering influence on post-1989 cultural and social formations.

This article addresses the singular importance of the protagonist Alexander Chatskii’s “off-stage” travels in Alexander Griboedov’s 1823-5 play Gore ot uma.   While Chatskii’s unexpected appearance from elsewhere at the beginning of the play could be understood as simply a matter of dramatic convention, a closer examination of his peregrinations gives rise to several important questions that open up a new reading of the play. Why did Chatskii leave Moscow before the advent of the action of the play?  Where did he go and why was he gone for such a long time – three years?  Why didn’t he write any letters while he was away?  The play offers almost no details about his sojourn, leaving the reader to wonder at these unexplained aspects of the plot.  I argue here that it is precisely these questions that hold the key to a full understanding of Woe from Wit.  While neoclassical in form, the play is also fundamentally engaged with Romantic narratives in which a topos of problematic homecoming is both articulated and ironized.  Thus Chatskii’s travels shape the play in complex and illuminating ways, ranging from a comic inversion of the plot of the Odyssey to an expression of binaries of mobility/fixity and “foreign”/“domestic” that inform Chatskii’s character and frame Moscow society’s ultimate rejection of him.  More specifically, the parodic treatment of the Homeric subtext illuminates the futility of Chatskii’s attempt at an “epic” homecoming and it satirizes the practice of literary self-fashioning, or the Romantic-era phenomenon of styling one’s persona and behavior in accordance with well-known literary models.  

“Зачем ума искать и ездить так далеко?” Горе от дороги в пьесе Грибоедова Горе от ума

Ингрид Клиспис

В этой статье рассматривается особое значение «закулисных» путешествий главного героя пьесы Александра Грибоедова «Горе от ума» - Александра Чацкого. Неожиданное появление Чацкого в начале пьесы можно воспринимать просто как общий художественный прием драматургии, однако, более внимательное изучение его странствования порождает несколько важных вопросов, которые открывают новое прочтение пьесы. Почему Чацкий покинул Москву до начала действия пьесы? Куда он уехал и почему он уехал так надолго – на три года? Почему он не писал писем пока был в отъезде? В пьесе почти не говорится о его пребывании, что заставляет читателя задуматься об этих необъяснимых аспектах сюжета. Я утверждаю, что именно ответы на эти вышеперечисленные вопросы являются ключом к глубокому пониманию произведения «Горе от ума». Неоклассическая по форме, пьеса также имеет в своей основе повествования Романтизма, в которых тема возвращения на родину явна выражена и даже носит иронический характер. Путешествия Чацкого привносят в пьесу сложные, но, одновременно, поясняющие элементы, начиная от комического поворота сюжета Одиссеи и заканчивая бинарными выражениями «подвижность»/«неподвижность» и «иностранный»/«отечественный», которые, в свою очередь, отражают характер Чацкого и делают его неприятным для Московского общества. Именно пародийная трактовка Гомеровского подтекста проявляет тщетность попытки Чацкого в «эпическом» возвращении на родину и высмеивает литературный прием «самоинсценировки» («self-fashioning»), или феномен эпохи Романтизма, моделирующий свою личность и поведение в соответствии с известными литературными моделями.

Ingrid Kleespies is Associate Professor of Russian Studies at the University of Florida. Her research interests include Russian Romanticism, intellectual history, and literature of travel and empire. Her current book project, The Necessary Man, investigates the outsized—if unsung—place of Russia’s “first philosopher” Petr Chaadaev in nineteenth-century Russian literature. In other current work, she examines Russian and early Soviet mythologies surrounding Siberia and the eastern “frontier.” Her book A Nation Astray: Nomadism and National Identity in Russian Literature addresses how ideas of “nomadism” and the image of the nomad figured in notions of Russian identity in the nineteenth and early twentieth centuries.

Ashik-Kerib, a text composed during Lermontov’s first exile to the Trans-Caucasus in 1837, at a crucial point in his poetic development, has mostly been analyzed in terms of the tale’s sources, be they Azerbaijani, Armenian, or Georgian. This approach has distracted from larger questions about the tale’s meaning and its place within Lermontov’s creation. Engaging with scholarship related to the tale itself as well as with the function of the image of the Trans-Caucasus in the Russian Literature of Lermontov’s day, this essay reads Ashik-Kerib as a creative translation of Trans-Caucasian folklore speculatively informed by Lermontov’s life and poetics, constituting an “ontological rhyme,” to use David Bethea’s term. It also questions the relationship between the poetic and imperial appropriations/alienations of land and lore, noting that as a work of incomplete appropriation, Ashik-Kerib may represent creative possibilities that Lermontov’s more overt poetic recreations of Trans-Caucasian folklore leave untouched.

«Ашик-Кериб» и лирический герой Лермонтова

Питер Орт

«Ашик-Кериб», сказка Лермонтова сочиненная во время его ссылки на Кавказ в 1837 году, часто вызывает вопросы о своих источниках, будь они азербайджанскими, армянскими или грузинскими. Такой подход не только отвлекает от попытки понять смысл сказки и её место в творчестве Лермонтова, а также часто не приводит к большему пониманию местных традиций, которые лежат в основе лермонтовского текста. Учитывая и традиционную трактовку сказки, и роль, которую играл образ Закавказья в русской литературе при жизни Лермонтова, данная статья рассматривает “Ашик-Кериба” как творческий перевод, отражающий жизнь и поэтику Лермонтова. То есть, в статье речь идёт о том, как сказка Лермонтова, являющаяся переводом целого дастана (эпоса), преображает его и даёт слово лирическому герою Лермонтова. Также рассматриваются отношения между поэтическими и империалистическими освоениями и остранениями земли и фолклора с целью разобрать политический подтекст «Ашик-Кериба».

Peter Orte holds a PhD in Comparative Literature from the University of Wisconsin-Madison and is a Lecturer of Russian at the University of Hawai’i at Mānoa. He has previously published on the Diary of Vaslav Nijinsky and Tolstoy’s “Diary of a Madman” and is now working on a book comparing Nijinsky’s text with the works of Tolstoy and Dostoevsky to explore the literary context of Nijinsky's book on “feeling.” His research also focuses on Russian literature and the Caucasus, and he is involved in a project to translate Azerbaijani ashyg poetry into English.

Andrei Bitov, in his cycle of stories The Teacher of Symmetry, assumes the persona of a translator. In “The Translator’s Preface” Bitov claims that he has read the “original” version of The Teacher of Symmetry in English and has translated the stories by memory into Russian. Bitov assumes the translator’s persona in order to explore the relationship between the author and his work from an unconventional point of view. Bitov’s argument throughout the work is that all authors are in fact translators of their own ideas into words. With this, problems of words and meaning, language and translation/interpretation, imagination and creativity, and life and memory emerge. This study analyzes these topics from a semiotic point of view using the works of Iurii Lotman and Julia Kristeva, while attempting to understand the relationship between author, translator and literary hero(s) using Mikahil Bakhtin’s theory. Understanding The Teacher of Symmetry may open new perspectives on how to approach and comprehend unique and unconventional narratives.

Автор как переводчик в «Преподавателе симметрии» Андрея Битова

Бора Чунг

Андрей Битов, в своем последнем романе «Преподаватель симметрии», принимает на себя персонажа переводчика. В «Предисловии переводчика» Битов утверждает, что он читал «оригинал» романа «Преподаватель симметрии» на английском языке и переводил его на русский по памяти. Таким образом Битов изучает отношения между автором и его творчеством с необыкновенной точки зрения. На протяжении всего романа Битов рассказывает о том, как все авторы в самом деле переводчики своих собственных идей. К этой теме относятся проблема слова и смысла, вопрос о языке и его переводе или интерпретации, проблема вооброжения и креативности, и жизни и памяти. Данная статья рассматривает эти темы с семиотической точки зрения, ссылаясь на исследования Ю. М. Лотмана и Юлии Кристевой. А в то же время статья рассматривает тему автора и его героя на основе теории М. М. Бахтина. Понимая «Преподавателя симметрии» Битова, можно открыть новые способы понимания уникальных и необычных повествований.

Bora Chung is a lecturer at Yonsei University in Seoul, South Korea. Her recent publications include “Andrei Platonov’s Technical Novel: Revolution, Technology, and the Cost of Electrified Utopia” (Utopian Studies, Spring 2017) and “Walpurgis Night: Yerofeev as a Voice of Soviet Dissent” (Korean Journal of Russian Language and Literature, March 2019, in Korean). Her main field of interest is modern Russian and Polish literatures.

This article examines continuity between the philosopher Alexandre Kojève and the rich traditions of fin-de-siècle Russian philosophy after Vladimir Solov'ev. Kojève became famous in the 1930s for his influential seminars on Hegel’s Phenomenology of Spirit. His students included some of the leading French intellectuals of the post-war generation (Jacques Lacan, Jean-Paul Sartre, Simone de Beauvoir, Georges Bataille, and more). While Kojève is credited with a particularly unique interpretation of Hegel, bound up in the Master/Slave dialectic and an anthropological reading of Hegel’s Phenomenology, this article attempts to connect Kojève’s particular reading of the German philosopher to a larger tradition of thinking of desire, the subject and its “Other,” and history within the Russian philosophical reception of German idealism.

Дар Кожева: Как русский философ принес любовь «Другого» на Запад

Тревор Уилсон

В статье рассматривается философия Александра Кожева в рамках русской философии за рубежом в 1920-30-е годы. Прослеживается влияние православных дискуссий о роли любви в формировании субъективности в работах религиозных философов на творчество Кожева, особенно на его известные семинары по Гегелю в Париже с 1933 по 1939 год. В семинарах Кожев утверждал, что человек является животным, которое преодолевает свои базовые потребности и стремится к более абстракным, высоким ценностям, например к престижу, чести и признанию других. Это антропогенное желание признания Кожев определяет у Гегеля как импульс исторического процесса. Сравнивая теорию желания Кожева с другими философиями любви русских мыслителей за рубежом, например, философиями Сергея Булгакова и Льва Карсавина, можно выявить более широкую тенденцию к нематериальной любви в русской философской традиции—тенденцию, сформировавшуюся под влиянием философии Владимира Соловьева. Статья показывает, как работавшие во Франции диаспорные философы возобновили эту традицию и как Кожев, в частности, превратил ее в атеистическую трактовку Гегеля для французских экзистенциалистов после второй мировой войны.

Trevor Wilsonis a PhD candidate in the Department of Slavic Languages and Literatures at the University of Pittsburgh. He researches the history of Russian philosophy in emigration, in particular the historical interaction between Russian philosophy and critical theory in the modern and contemporary periods. He is currently writing his dissertation on the philosophy of Alexandre Kojève through the lens of the Russian diaspora in interwar France and Germany.